До сих пор, когда встречаются бывшие сидельцы и ты говоришь, что сидел в Саратове в нулевых, на тебя смотрят с сочувствием. “Саратов, да…” Известно, что это одно из самых худших мест. Там все колонии красные.
Саратов — полигон Калинина (бывший глава ФСИН — РС), он там внедрял свои секции дисциплины и правопорядка, и потом эти секции ломали людей. В итоге куча явок написаны, раскрываемость растет, Калинина заметили в Москве. Страшное место.
Помню, захожу в камеру, человек на тридцать, и наблюдаю картину: стоят три или четыре бугая, — “спортсмены” — и демонстративно разминаются. А “на поляне” (так называется пространство около умывальника, где нет кроватей), на расстеленном одеяле на корточках сидит вся остальная “масса”. Тихо сидят, стараются не занимать лишнего места и не мешать “спортсменам”. Если будут так послушно и тихо сидеть, им вечером разрешат покурить — через свернутую в трубочку газетку, другой конец которой выходит в окно, — чтобы дым в камеру не шел, “спортсмены” же не курят и запаха не любят. А если кто -то возмущается — “полторашкой” по шее может получить, полуторалитровая пластиковая бутылка с водой следов не оставляет.
В соседней камере, как мне рассказывали, еще хуже было. Приходит утром проверка, и видит: человек лежит избитый, встать не может. Спрашивают спортсменов, в чем дело, те отвечают: «мы с ним работаем». Проверяющие говорят: «Работайте, конечно, но чтобы при проверке все стояли, а то мало ли кому вздумается заглянуть». И вот на следующий день они этого избитого фиксируют, привязывают между кроватей в вертикальном положении. Проверка заходит: все хорошо, все стоят.
Со спортсменами сложно было договориться, но можно было сделать так, чтобы они сами попросили администрацию их от тебя избавить. Например, мешать им прессовать других, искать в этой «массе» союзников: «Вы что так сидите? Не мужики что ли? Почему так позволяете с собой поступать?»
Бывало, и мне от них доставалось, но я дрался, а не давал себя просто бить, и становился им невыгодным, и меня в итоге переводили из камеры.
С оперативниками сложнее. “Поддерживаешь воровские традиции?” — спрашивают. “Нет”, — отвечаю. “Тогда надень красную повязку”, — но вместо нее дают разрезанную бутылку из-под кетчупа: полоску красного пластика, склеенную скотчем. Я говорю: “Я не буду надевать”. Они: “Ты че, преступник?” И вот надо как-то выворачиваться, и начинаешь говорить: “Нет, я не преступник, но что, если вам предложить одеть бутылку из-под кетчупа на руку? Давайте вы сначала наденете, а потом я после вас. И вообще то, что вы предлагаете — незаконно: где в УИК и ПВР сказано, что надо надевать на руку бутылку из-под кетчупа?”. И вот когда связываешь свой протестный ответ ссылками на УИК, на ПВР, на Закон — то они начинают тормозить.
Когда, например, требуешь, чтобы к тебе обращались вежливо — а так между прочим в законе написано, они часто теряются. Вот я им говорил: “Уже две жалобы вы схлопотали своим невежливым поведением с человеком, который вообще-то только обвиняется, по которому даже приговора нет”. Но в Саратове даже таких били.
Помню месяца через два моего пребывания в Саратовском СИЗО вызывают меня в оперотдел на беседу: выяснить, почему не надеваю повязку красную и почему я вообще такой баламут. А там в кабинете в ряд стояли такие деревянные колотушки, что-то вроде деревянного молотка с длинной ручкой. Этими колотушками при обысках простукивали все подряд: кровать (из-под нее могут выпасть припрятанные в ней лезвия или другие запрещенные предметы) или решетку (когда она подпиленная, то звенит по-другому).
И вот я захожу туда, главный опер — он зверь был — оборачивается: “Кто такой?” “Курьянов”. “А, Курьянов…” И сразу же, услышав мою фамилию, он хватает эту деревянную колотушку и бьет меня ей по голове, причем так, что она ломается. У меня в глазах искры. Даже не помню, что было дальше.
Больше они меня не били, но я объявил голодовку, требуя прокурора, причем немедленно, пока огромный синяк на голове не пройдет. Из-за этого я попал в карцер, а прокурор ко мне в итоге пришел, но к тому моменту и синяка уже не было, и делать он ничего не стал.
Петруха Курьянов
