Расплата
Некоторое время походив из угла в угол, прихожу к выводу, что дел у меня на сегодня больше нет. Организм сработал незамедлительно: тут же захотелось есть. Ничего удивительного: время к вечеру, а я не завтракала.
Открываю коробку с сухим пайком: крекеры, именуемые галетами, сухая гречка быстрого приготовления, пакетик чая, сахар. Я не готова это есть. Ещё не готова. Поэтому сую галеты и сахар в карман куртки: как запасливая мышь готовлюсь к аресту и голодухе в автозаке. Через полчаса незнакомый мне мент с человеческим лицом вежливо приносит передачку: спасибо, несравненная верная подруга моя, Лилия Петросян, я никогда не забуду твоих сэндвичей и свежих овощей.
Тот же прекрасный мент будущего вскоре приносит таблетки (я прихватываю из рюкзака влажные салфетки), забирает пакет с остатками еды, переводит в другую камеру (она попрохладнее и не пахнет), обещает вечером принести чай.
– А покурить у вас тут можно как-нибудь? – кажется, мать родную продала бы за возможность прикончить пару сигарет на улице.
– Сейчас нет, вот попозже, когда всё начальство разъедется, я вас выведу. – У этого мента совершенно нормальные человеческие глаза.
– Спасибо, буду ждать, — я готова его расцеловать.
— Да, подождите немного.
Я очень его ждала. Полно́чи ждала. Он так и не пришёл.
***
–Почему ты плачешь, Геля?
– Я скучаю по сыну и хочу домой.
– Ну ты же взрослая женщина, что за …?
– Нет. Я – маленькая девочка, которую родители отправили с детским садом в Подмосковье. Которая не может сосредоточиться ни на чём, кроме тоски по дому и горя разрыва с родителями.
Я – 10-летняя школьница, впервые попавшая в больницу. Я лежу на казённой койке, свет из коридора бьёт мне в глаза, чужие люди за углом грохочут стеклянными шприцами и металлическими биксами.
Я – 16-летний подросток, которого менты сцапали в Питере потому что у него нет паспорта, а совершеннолетние друзья вызывающе длинноволосы. Я лежу на шконке в детском спецприёмнике и умираю от чудовищного открытия: с человеком вполне можно поступить вот так.
– Так от чего же ты плачешь?
– От того, что меня лишили свободы.
Господи, как же мне спокойно поплакать под глазком видеокамеры? Хожу из угла в угол. Когда спиной к камере – пла́чу, когда лицом – улыбаюсь. Носового платка нет, поэтому все слёзы и сопли собираю в кулак и вытираю об штаны. Как оказалось, плакать мне предстоит ещё долго.
Постепенно осознаю, что со мной произошло. Слёз становится всё больше. Остановиться я, как Алиса в стране чудес, уже не могу. Пять шагов к стене. Смотрю в заплёванный плексиглас на окне – «господи, он такой грязный, что через него можно разобрать только, день на улице или ночь!» — горькие слёзы текут с новой силой.
Всхлипывать нельзя. Вообще нельзя показывать, что плачешь, поэтому просто закрываю глаза и глубоко дышу. Украдкой вытираю лицо. Разворот — разглаживаю горестные морщины, иду на камеру, будто прогуливаясь без дела. Останавливаюсь вплотную к двери: тут камера почти не видит меня. Даю волю организму: лицо кривится, плечи вздрагивают. Мать твою, да почему ж такие рыдания?
До позднего вечера я ходила по камере, снова и снова прокручивая в голове прошедшие события и не переставая тихо плакать. Кроме мыслей о сыне, особенно горько плакалось при воспоминаниях о следаках из СК. Что в них такого, что так напугало меня сегодня? Что вызвало просто звериный страх? Что же? Что?
Глаза. Я зацепилась за глаза.
– Какие у них глаза?
– Глаза…. мёртвых рыб.
– Что ты чувствуешь, вспоминая допрос, Геля?
– Что … как Фродо, упала в болото с мертвецами.
– Ты же не первый раз чувствуешь это. Что-то такое в твоей жизни было, правда?
– Да. Что-то подобное я уже чувствовала…
Опять в детство. Мама экспериментировала с методами лечения простуды и однажды намазала мне грудь мёдом. А лет через 10 мне поставили пиявки… Я так же плакала тогда.
– Отчего? Тогда и сейчас. Отчего ты так безудержно плачешь, вспоминая мёд, пиявки и этих людей?
– От… Омерзения.
Следаки из СК, эта нежить с глазами мертвецов, вызывают у меня омерзение. Это совершенно особая, будто специально выведенная порода людей. Молодых, сильных, хитрых. Опасных. Очень опасных. И, кажется, бессмертных. Я почему-то уверена, что точно такие же глаза были у следователей НКВД, пытавших своих сограждан в годы сталинского террора. Господи, у них в Лубянских подвалах особый инкубатор этой нежити? Их несть числа. Они непобедимы. Они будут всегда.
Почему-то очень болят ноги. Будто свинцом налились. Ну конечно, 12 часов без никотина, сосуды отвыкли жить без стимулятора, вены расширились и болят. Как бы покурить? В голове возникает план. Стучу по железной двери кормушки, призывая конвой.
-–Мне надо в туалет, — мент загремел ключами, — но сначала вам придётся принести мой рюкзак: у меня там средства гигиены.
Мент уныло уходит за вещами. Главное — добраться до рюкзака. Там достану пачку сигарет и пойду курить в сортир. И пусть составят на меня ещё один протокол.
Что план под угрозой, я понимаю сразу, как только вижу, кто принёс вещи. Венечка. Крашеная наштукатуренная сучка, которая не знает, что такое вейп и пауэрбанк.
– Тебе что, в туалет?
– Да. – Я вынуждена проглотить такое обращение. Вот покурю и выскажу этой хамке всё, что думаю. Хамка тем временем пытается просунуть рюкзак в кормушку. Чёрт, не пролезает! Очень, очень жаль. Гремит засов, Венечка ставит рюкзак на шконку и встаёт рядом. Внимательно смотрит на то, что достаю. Беру пачку бумажных платков. Вытаскиваю сигареты.
–Нельзя, женщина!
– Я не могу без никотина, у меня сосуды болят.
–Нельзя.
– У меня стаж курильщика такой же, сколько вам лет…
– Поздравляю! – Я проглатываю и это.
– Мне необходим никотин, понимаете? У меня сейчас сосуды разорвутся.
– Нельзя! – она торжествующе выхватывает у меня почти уже притыренную пачку, кидает её в рюкзак и забирает его у меня. Бессмысленная мстительная тварь. Я гордо следую в засранный сортир и там даю волю слезам. Занавес.
Что сейчас: ночь или поздний вечер? Я слышу молодые, бодрые голоса и здоровый смех. Задержанные. Прислушиваюсь, слышу фамилию Пивоваров. Andrey Pivovarov? Да, он самый, в камере за стеной. Перекрикивается с кем-то. В камеру напротив проводят щуплого маленького парня, ужасно похожего на Илья Яшин. Утром узнаю от ментов, что угадала. Пытаюсь докричаться до Андрея, но он не слышит: односторонняя звукоизоляция не выпускает звуки за пределы камеры. Мент приносит ему набор белья и говорит, что ни одеяла, ни подушки не положено.
Я живу в стране, где задержанным не положены обычные постельные принадлежности. Где тупая злобная Венечка имеет больше прав, чем мыслящий человек с высшим образованием. Где нежить приходит к людям, посмевшим выйти на улицу и пугает их до смерти. Где, разговаривая со следователем о наличии или отсутствии у тебя «субфебрильной температуры» 23 января, ты проходишь по самому краешку. И не знаешь, прошёл ли. Зачем, ну зачем я сказала, что чувствовала себя «удовлетворительно»?! Почему не «хорошо»??? Вдруг они зацепятся за это «удовлетворительно», и начнут лепить из него доказательства? Вдруг они захотят сделать меня свидетелем обвинения? А когда я откажусь лжесвидетельствовать, что они со мной сделают? Господи, почему и на этот вопрос я не взяла 51-ю статью?!
Я лежу на шконке, натянув капюшон толстовки на лицо, и уже не вытираю слёз. У меня кончились платки. Надо поспать.
Грохот ключей будит меня: ещё один задержанный? Мимо проходит мужик в верхней одежде, заходит в туалет. Не закрывает за собой дверь, справляет нужду, журча на весь коридор, не сливает воду. Не моет руки. Гремит ключами и уходит. Пищит кодовый замок, хлопает входная дверь. Бравый правоохранитель пошёл домой после службы. Не смыв за собой и не помыв руки. Он всегда так делает? Что в голове у этого гоблина? Почему власть над нами даётся таким людям? Почему я так болезненно переживаю арест? Почему мне кажется, что нежить непобедима? Почему я готова без оглядки бежать из этого Мордора?
Почему моя родина – Мордор?
Закрываю глаза. Они полны влаги. Засыпаю с мокрым лицом.
Суд
Опять гремят ключи, затем засов моей двери. Не буду реагировать.
– Вставайте, граф! – Малютин шутить, что ли пытается? Вещи мои принёс.
– На суд?
– Ага. Одевайтесь, поехали.
Опять комнатка с обшарпанной мебелью. Могу надеть ремень и зашнуровать ботинки.
– Проверьте вещи. Всё на месте? Распишитесь.
Первым делом включаю телефон. Странное дело, он полностью разряжен. Покопались, суки. И даже зарядить не догадались. Или им настолько плевать на приличия? Или это демонстрация? Срочно втыкаю пауэрбанк.
Выходим на улицу. Я заявляю, что пока не покурю, никуда не поеду. Малютин не против. Я так хочу курить, что, кажется, высосала бы всю пачку. Но, докурив сигарету до половины, бросаю и иду в машине: после суточного перерыва поехала крыша. В машине пишу ОВД инфо и Апологии протеста, что еду в суд, прошу адвоката. Приезжаем в суд.
Я топаю за сопровождающими, опустив глаза в телефон. Где же мой защитник? Никто не отвечает. Звоню ОВД инфо: «Здравствуйте, я в Измайловском суде, будет ли адвокат?» Через паузу ответ: «Нет, все суды покрыть не можем, не хватает юристов». Апология молчит. Я всё понимаю: слишком много задержаний в последние дни, слишком много просьб о помощи.
Малютин с ехидцей спрашивает:
– Что, не даёт Навальный адвоката?
Закрываю лицо рукой:
– Боже мой, что вы несёте!
Но трепаться мне со старлеем некогда. Придётся защищать себя самой. Здесь мне очень пригодился опыт суда по первой административке (совет административно задержанным не ходить на суд кажется мне крайне сомнительтельным), Винтаж по-русски Archagov Alexander и Дмитрий Захватов, а также учеба в Школа Общественного Защитника (спасибо, Русь Сидящая)
Тем временем мы переместились к залу, в котором будет проходить заседание. Я сгоняю с единственного стола, стоящего в коридоре, каких-то праздных, как мне кажется, людей, располагаюсь, достаю ручку и листы бумаги, которые чуть не забыла вчера положить в рюкзак. Открываю памятку божественного ОВД-Инфо, там шаблоны ходатайств.
Я не помню, когда так долго и интенсивно водила ручкой по бумаге. Наверное, в студенчестве.
Сначала ходатайство о предоставлении времени для ознакомления с делом. Оно подаётся первым и позволяет выиграть время для написания последующих ходатайств.
Не дожидаясь начала заседания, начинаю строчить второе – о приобщении к делу моего объяснения. Закончить не успеваю – просят зайти в зал.
Секретарь — молодая ухоженная девушка в умопомрачительно элегантном платье, два моих мента и пристав – уже в зале. Я заваливаюсь, будто беженец: на плече рюкзак, на шее сумка, в руках куртка, телефон, ручка, бумага и бутылка воды. Шваркаю весь скарб на скамью: я готова. Торжественно зашедшая тётка в мантии удивлена и, кажется, заинтересована: арестантка заявляет ходатайство. Мне даётся 15 минут на ознакомление с делом. Да я за это время не успею даже одно ходатайство написать!
Менты на лавке скучают, приставы сменяют друг друга, а у меня из-под пера скоро дым пойдёт. Надо отдать должное судье: она дала мне не 15, а 30 минут. Последующие 45 я выгрызала у секретаря с боем.
– Суд и так дал вам достаточно времени для ознакомления с делом, заканчивайте.
–Не могу, я вынуждена писать ходатайства от руки, это медленно. К тому же, будучи в ОВД, я требовала ручку и бумагу, чтобы написать их заранее, но мне было отказано, – последнее утверждение — блеф, ничего я не требовала, да и что бы я написала без памятки ОВД инфо? Холёная секретарша вздыхает:
– Сколько вам надо времени?
– Минут 20 ещё.
– Даём 10.
– Ок, — мне некогда торговаться.
О, чудовищный русский канцелярит. Ну зачем столько повторяющихся длиннющих слов? «На основании вышеизложенного», «подлежит немедленному рассмотрению», «необходимо для обеспечения состязательности процесса», «лицо, в отношении которого ведётся производство об административном правонарушении», «является основанием для отмены постановления по делу об административном правонарушении» — моя рука болит так, будто все полтора часа я тренируюсь выстукивать дробь одиночными ударами.
Пока загружается очередной шаблон, даю руке отдых и подкалываю Малютина:
– Я намерена вызвать вас в качестве стороны обвинения. Вы готовы прямо сейчас поддержать обвинение в суде?
Старлей опешил.
– Ну… Если начальство даст приказ, буду поддерживать.
– А если начальство даст приказ меня расстрелять? — По лицу Малютина видно, что такая перспектива его не радует.
– «Начальство, начальство». Вы сами-то можете хоть что-то в этой жизни решить?
Всё, шаблон загружен, пишем дальше. А Малютин пусть пока мозгами пораскинет.
Минут через 10 голос подал пристав:
– Заканчиваем писать. Надо заседание проводить. Молодой балбес пытается мной командовать.
– У вас какая обязанность здесь? Меня охранять? Вот и охраняйте. А советы для жены приберегите.
Секретарь стучит каблучками:
– Заканчивайте.
– Мне осталось написать половину ходатайства, — вру безбожно, ещё полтора.
– Ну сколько вам ещё времени?
– Ещё минут 10.
Вздыхает, цокает обратно.
Наконец, писанина закончена. Последнее ходатайство написано каракулями первоклассницы, я боюсь, что судья не поймёт, о чём там речь. Фоткаю каждую страницу дела и ходатайств.
– Всё?
– Да. Теперь в туалет, и я готова, — офигевая от собственной наглости, несусь в чистый туалет. Проснувшаяся во мне запасливая мышь подсказывает отмотать приличный кусок туалетной бумаги: я готовлюсь к аресту. Теперь умыться, прополоскать горло. Ну что ж, начнём!
…У меня, оказывается, отличная дикция. Зачитываю свои ходатайства быстро, в такт судье, но не теряю ни безударных гласных, ни глухих согласных. Адреналин гуляет по телу и даёт мне сил. При упоминании Конвенции о правах человека и Конституции смотрю судье прямо в глаза. Она меня понимает. Как и я её. Играем Шиллера!
– У вас есть что добавить?
– Да. Ваша честь! И вы, и я, и все здесь присутствующие знаем, что 31-я статья Конституции даёт людям право собираться мирно и без оружия для выражения своего мнения по любым вопросам, беспокоящим общество. Мы все прекрасно понимаем, что закон, нарушение которого мне вменяется, противоречит Конституции, а значит, сам незаконен. Вы знаете, что я не нарушала закон ни во время своего первого задержания, ни в этот раз. И вы, и я знаем, какое решение вы вынесете, и что оно неправосудно. Я буду его обжаловать.
И минутка слабости:
— Я прошу вас назначить мне наказание, не связанное с лишением свободы, потому что мой ребёнок, хоть и совершеннолетний, крайне напуган вчерашним визитом наших правоохранителей, он остался один, на грани панической атаки, я сейчас должна быть рядом с ним. — Я готова всю оставшуюся жизнь драить подъезды по утрам.
Судья смотрит на Малютина, он кивает! Спасибо, старлей! Ты хоть и орк, но не сволочь.
10 минут спустя всё понимающая тётка в черном платьишке по фамилии Степина признаёт меня виновной и назначает штраф 200К. Я свободна!!!
Пока ждём копии постановления, Малютин снова заводит дискуссию. Я, хоть и счастлива безмерно, но согласиться с ним никак не могу и даю ему отпор. Постепенно начинаем разговаривать на повышенных тонах. Сколько раз за сутки мы с ним были на грани ругани? Раза 3-4. И ведь сам разговор заводит! Что-то есть в его глазах, кроме пустоты.
Получив постановление, выхожу на улицу. Меня встречает Альберт. Обнимаемся и начинаем плакать прямо перед входом.
…Я не успела даже разуться, придя домой, как мозг просверливает трель дверного звонка. Мы вздрагиваем. Смотрю в глазок – меня накрывает дежавю. Как и вчера, в глазке маячит Малютин. Открываю.
— Ангелина Николаевна, вы забыли паспорт, — протягивает мне ксиву.
— Это всё?
— Да.
— До свидания.
Не могу его видеть. Закрываю дверь. Всё. Я дома.
Итог
Такие сутки, какие выпали мне 31 января и 1 февраля 2021 года, в жизни случаются нечасто. Последние были 19 лет назад, когда у меня появился сын. Это те дни, которые определяют нашу дальнейшую жизнь на много лет вперёд. Что же изменилось?
1. Суток хватило мне для усвоения простой арестантской формулы «Не верь, не бойся, не проси». Каждый её элемент я прочувствовала на своей шкуре.
2. Мы с Альбертом получили жестокое ПТСР: у сына панические атаки по ночам, я не могу заснуть в период с 5 до 10 утра, постоянно вслушиваясь в шумы за дверью и каждую минуту ожидая звонка. В это время я хожу по квартире, проверяя в сотый раз, всё ли готово у меня к обыску. Глаза слипаются, но заснуть невозможно: на каждый дверной хлопок или человеческий голос я реагирую одинаково: вскакиваю и бегу к дверному глазку. Часам к 9 мне кажется, что это сумасшествие не закончится никогда, но после 10 я засыпаю мертвецким сном до обеда. По прошествии 10 дней, выходя из дома, я внимательно осматриваю двор на предмет людей в форме на потасканных иномарках.
Огромное спасибо несравненной Зара Арутюнян.
1 она помогла нам разобраться в происходящем, расставила всё на свои места. Зара, милая, твоя поддержка бесценна!
2. Мы заменили дверной звонок и заказали новую входную дверь. При выборе я ориентировалась не на дизайн и удобство, а на толщину металла (чтобы дольше пилить) и степень звукоизоляции.
3. Мой телефон побывал в потных ладошках СК, и несмотря на восьмизначный пароль, они вскрыли его и удалили все диктофонные записи допросов. И чёрт знает, каких программ они в него понапихали. Поэтому на следующий день после освобождения я отнесла смартфон в мастерскую для полной перепрошивки. Получила кристально чистый гаджет. Но теперь думаю заменить симку, или вообще номер сменить. Потому что не чувствую себя в безопасности.
4. Я стараюсь не расплачиваться картой. Не хочу, чтобы государство знало, где, когда и что я покупала.
5. Год назад в письмах Илье Шакурскому, Вите Филинкову, Владу Мордасову и Егору Лесных я писала, что готова идти до конца. И я действительно так думала. Теперь понимаю, что обманула ребят. Я и понятия не имела, что такое идти до конца.
6. Я знаю некоторых активистов, которые спокойно относятся к аресту и сидят в спецприёмнике чуть ли не каждый месяц. Я так не смогу. Есть во мне какая-то деталька, которая не позволяет находиться в заточении. Недаром ещё в подростковом возрасте я вскрывала любые замки, на которые запирала меня мать, и ехала тусить с хиппами на Гоголя́.
7. Я стала понимать многих из тех, кого категорически понять не могла. Например, людей, которые после давления системы отходят на задний план, а то и вообще перестают заниматься общественной деятельностью. Тех, кто уезжает за границу (первые сутки после освобождения я готова была схватить сына в охапку и бежать из страны куда глаза глядят. Сейчас остыла.)
8. Арест и, тем более обыск настолько унизительны, что я понимаю теперь Ирину Славину, земля ей пухом, царствие небесное и вечная память в наших сердцах. Видимо, у неё эта свободолюбивая деталька была особенной. Чувствительной. Большой. Я безмерно сочувствую её семье и ей самой, и горюю теперь от того, что этой ранее не знакомой мне женщины нет с нами. И всем сердцем поддерживаю её дочь Маргариту, закрывшую сайт «Koza. Press».
9. Я поняла, любовь к сыну во мне гораздо сильнее любви к свободе. И если передо мной встанет выбор, жить в Прекрасной России Будущего, построенной ценой психического здоровья моего ребёнка или в Мордоре с Альбертом без травм, я без колебаний выберу Мордор.
10. Я пока не смогу ходить на акции: любое задержание точно приведёт к аресту, но когда смогу, то не выйду из дома без распечатанных фоток правильно оформленного протокола и всех ходатайств, необходимых в суде первой инстанции. Поверьте, это значительно упростит вам жизнь на ближайшие 48 часов.
11. Несмотря ни на что, я буду продолжать борьбу за свободу моей Родины: продолжу поддерживать политзэков, заказывать в СИЗО обеды для ребят из Нового Величия, давать задержанным консультации онлайн, развозить их по домам, готовить перевязочные наборы… Да мало ли дел у приличных людей в нашей стране?!
12. Россия, чёрт побери, будет свободной!
