Сотрудники колонии за четырнадцать дней карантина зачастую «намазывают» арестантов пока те еще не понимают куда попали и что к чему
«Столыпин» подъезжал к станции, недалеко от которой находилась колония, располагавшаяся рядом с городком на севере страны. Нас ехало пятнадцать человек – «первоходов». Каждый со своим приговором и каждый со своими мыслями в голове и целями жизни в лагере.
Кто-то пустил слух, что при «приёмке» в эту колонию сотрудники сразу предлагают выполнить хозработы в порядке статьи 106-й УИКа. Если ты соглашаешься на это, они включают регистратор и записывают этот факт. Это нужно для того, чтобы в дальнейшем, если ты начнешь «втыкаться» и «ауешничать» предъявить тебе и братве эту видеозапись. А по блатным понятия зэк, выполняющий хозработы никак не может быть допущен в братский круг.
— Ни за что не буду выполнять хозработы, — говорил молоденький арестант другому. – Когда на отряд поднимемся из карантина за это спрос может быть. Зачем оно мне? Хочу свой срок просидеть порядочным мужиком и пройти этот путь достойно.
— Какой путь? Какое достоинство? Что за детские игры? – отвечал ему другой, постарше. – Зачем все это? Вот, почитай УИК, — он достал небольшую красную книжицу. – «Осужденные к лишению свободы могут привлекаться без оплаты труда только к выполнению работ по благоустройству исправительных учреждений и прилегающих к ним территорий. Их продолжительность не должна превышать двух часов в неделю». Статья 106-я. Тебя по закону имеют право привлечь. Дело, конечно, твое, но я закон нарушать не буду.
— А еще говорят, что заставляют подписать бумагу об отказе от воровских традиций, — добавил третий. — Это они совсем уж озверели!
Поезд остановился. Осужденные, нагруженные под завязку сумками и баулами по одному выскакивали из «Столыпина» и группировались на перроне в окружении вооруженных до зубов фсиновцев. Они были утрамбованы в два автозака и вскоре подъехали к шлюзу на входе в исправительное учреждение. Наслушавшись рассказов о «приёмке» в сегежских и прочих колониях, в которых этот процесс проходит предельно мрачно, арестанты в гробовой тишине вылезали из машин. Перед ними, выстроившимися в шеренгу держал слово зампобор, крупный, можно даже сказать толстый мент со звериным лицом.
— Кто-нибудь из вас нуждается в безопасном месте? – спросил он и в ответ ему опять стояла тишина. – Если нет, то по одному называйте свои фамилию, имя и отчество, статьи по которым вы осуждены, начало и конец срока.
По окончании переклички осужденных разделили на несколько групп по три-четыре человека и повели в разные места колонии – на шмон, выдачу арестантской униформы и прочие первичные организационные процедуры. Меня и еще троих человек, включая того, который не хотел выполнять хозработы повели на проходную промзоны. Времени еще не было и шести утра и колония спала. Ни одного зэка вокруг не было.
Мы встали вчетвером на проходной. Подошел улыбающийся милиционер и позвал меня с собой. Я шел с ним по промзоне.
— Как тебя зовут? – спросил он.
— Михаил, — ответил я.
— А сколько тебе лет?
— Тридцать четыре.
— Так ты уже взрослый дядька. В общем, смотри, — сказал он мне когда мы зашли в какой-то цех. – В соответствии с УИКом каждый осужденный доложен выполнять хозработы. Но поскольку сейчас надобности в них немного…
— Ты говори что делать, гражданин начальник, — перебил его я.
— Нужно катнуть вот эту штуку оттуда сюда, — и он указал на большую деревянную катушку стоявшую в углу цеха.
Я катнул ее. Она оказалась легкой и на всю эту процедуру не ушло и полминуты. Я даже не заметил, включал ли он регистратор.
После этого я вернулся на проходную. Затем сотрудник забрал с собою того, кто не хотел выполнять хозработы. По сравнении со мною его не было долго, минут пять. По возвращению лицо у него было бледное как смерть.
— Ну как? – шепнул я ему.
— Я сначала отказался трогать эту катушку, — начал он. – И он дал мне коленом в живот.
— А ты чего?
— Ну, я после этого её и перекатил.
— Знаешь, я слышал, что спрос не с тех кто сразу выполнил хозработы, а с тех, кто начал «втыкаться», но при первой же трудности включил заднюю. Я даже знаю слово «недовоткнувшийся». Но, надеюсь, у тебя все будет в порядке.
После этих слов на него невозможно было смотреть.
Потом всю группу разделили. Меня повели на хоздвор, вручили арестантскую одежду и обувь, пересмотрели все вещи, многие из которых отправили на склад.
Я еще не успел дойти до карантина, как меня вызвал в дежурную часть начальник оперотдела. Он оказался невысоким худеньким мужичонкой. Но с очень хитрыми глазами. Подробно расспросил о совершенных мною преступлениях, приговоре, оставшейся на воле семье. Потом говорил о серьезных шансах на УДО при правильном подходе в моей жизни и работе в лагере. Предложил пойти в дневальные или сразу в старшие дневальные (завхозы) одного из отрядов. Я уклончиво отвечал, что это вполне возможно, но не сейчас, так как мне надо отойти от этапа, элементарно выспаться, а также понять нравы местной колонии, ведь я долгое время провел в СИЗО и нужно немало дней на адаптацию к новым условиям и т.д. и т.п. В последствии я понял, что это был правильный шаг с моей стороны, поскольку уходить в «красные», «чёрные» или какие бы то ни было еще в самое первое время не следует. Нужно на самом деле разобраться что к чему в этой колонии, определить её цвет и уж после сделать выбор исходя из собственных интересов и ни чьих других.
Позже я узнал о некоей «постанове» от блатного сообщества этой колонии. Они убедительно не рекомендовали уходить в «красные» во время двухнедельного пребывания в карантине. С тех кто напишет заявление в этот период обещался спрос. Разумеется, физический. В карантин передавали данные «постановы» с объяснением, что нужно сначала подняться в отряд, в обязательном порядке пожить некоторое время в «мужиках», а уж потом делать выбор на свое усмотрение. Ибо за образ жизни спроса нет.
Данное желание блаткомитета с их точки зрения очень разумно. Они пытаются таким образом затянуть всех в мужицкую массу и не дать разрастаться «красной» прослойке, которая в виду усиливающегося давления администрации колонии постоянно увеличивается.
И в этой «постанове» есть рациональное зерно. Сотрудники колонии за четырнадцать дней карантина зачастую «намазывают» арестантов пока те ещё не понимают куда попали и что к чему. Им вход в карантин свободный, а блатным туда попасть очень трудно. Уболтает так милиционер кого-нибудь идти работать в пекарню или баландёром, обещая скорейшее УДО, а это оказывается не мужицкая работа. И в случае расставания с ней на бараке путь один – вставать на тряпки и быть шнырём. А это судьба совсем незавидная. Так что держать нейтралитет и давать сотрудникам уклончивые ответы в первое время – в интересах самих осужденных. По крайней мере в этой колонии дела обстоят именно так.
В конце беседы начальник оперчасти дал мне подписать три бумаги. Две первые не вызвали вопросов. Это были расписки о том, что я буду соблюдать требования пожарной безопасности, не курить в неположенных местах и еще что-то общечеловеческое. Я подписал их не задумываясь. А вот третья бумажка заканчивалась следующими словами: «отказываюсь от соблюдения «воровских» традиций, обязуюсь не занимать никакого места в криминальной иерархии, уважать сотрудников колонии» и что-то еще в этом духе. Я внимательно читал эти слова и положил документ на стол неподписанным.
— Гражданин начальник, — сказал я оперу. – А какое юридическое значение имеет эта бумага?
— Никакого, — ответил сотрудник. – Это, скорее, перестраховка. Для нас, гарантия того, что вы не пойдете по «блатной» лестнице.
— Я уже взрослый состоявшийся человек и детские игры в тюрьму не для меня. Втыкаться и «блатовать» я и без подписей не собираюсь. Но поймите, чтобы не осложнять отношения с местным криминальным миром, я вынужден воздержаться от подписания этого документа.
— Но я гарантирую вам, что это останется в глубокой тайне, кроме вас и меня о нем никто знать не будет.
В это верилось с большим трудом.
— Если вы позволите, я не буду это подписывать, — я старался сохранять максимально уважительный тон.
— Ну ладно, — неожиданно быстро сдался начальник оперчасти. – Я вижу, что вы на самом деле разумный взрослый человек и вряд ли будете «ауешничать». – Он взял бумагу и убрал её в стол.
Выйдя из его кабинета, я почувствовал немалое облегчение. Очень не хотелось сразу напрягать отношения с кем бы то ни было. Хоть с блатными, хоть с «мусорами». Ведь кто реально руководит колонией до сих пор было не ясно. И нейтралитет в этой ситуации – самое лучшее.
Я еле-еле брёл к зданию карантина, обремененный огромным баулом, матрацем со всеми постельными принадлежностями, в только что выданной тюремной фуфайке на несколько размеров больше меня. Карантин стоял недалеко от остальных бараков, но был обнесен высоченным забором. Ещё на подходе к нему стало ясно, что пребывающих в нем арестантов стараются максимально оградить от остальных осужденных. Наконец, я зашел в него…
Продолжение следует
Мнение автора может не совпадать с мнением создателей проекта.
